 |
Перепонки между пальцами ног или шестой палец на руке даются
человеку природой, но ничего не прибавляют к нашей природе.
Тот, кто привержен долгу и человечности, пожалуй, сочтет их
столь же близкими себе, как и органы тела, но все же не в
них воплощаются свойства праведного Пути. Выходит, перепонка
между пальцами ног -- бесполезный кусочек плоти, а шестой
палец на руке -- ненужный отросток. Считать истинным назначением
телесных органов перепонку и шестой палец -- все равно что
судить о поведении людей по законам человечности и долга,
полагаясь только на свой ум.
Посему пристрастие к созерцанию затуманивает наше восприятие
пяти цветов, смешивает для нас все узоры мира, подобно тому
как многоцветные одеяния ослепляют наш взор. Вы не согласны?
Но пример Ли Чжу доказывает это. Пристрастие к сладкозвучию
смешивает для нас пять музыкальных нот, подобно тому как гимны
Хуан-чжуан и Да-люй оглушают нас. Вы не согласны? Но пример
учителя музыки Куана доказывает это. Заботиться о своей человечности,
точно о лишнем отростке на руке, -- значит насиловать свои
жизненные свойства и ставить препоны своей природе ради того,
чтобы стяжать уважение и славу и заставить мир под звуки дудок
и гонгов покориться никому не нужным законам. Вы не согласны?
Но ученые Цзэн и Ши доказали это. Тот, кто увлекается спорами,
строит башни из черепиц и завязывает узлы на веревке, выдумывая
мудреные слова и завлекательные суждения, чтобы заставить
всех думать о том, что такое "твердость" и "белизна", "подобное"
и "разное", и восхищаться пустопорожними речами. Вы не согласны?
Но примеры Ян Чжу и Мо Ди доказывают это. Все это искусства,
прославляющие внешнее и никчемное и далекие от праведного
Пути в этом мире.
Тот, кто идет праведным Путем, не отходит от своей природы
и судьбы. Поэтому единение с другими для него -- не бесполезная
перепонка, размежевание с другими для него -- не никчемный
отросток. Обильное в нем не находится в избытке, скудное в
нем не находится в недостатке. У утки короткие лапы, но попытайтесь
вытянуть их -- и вы сделаете ее несчастной. У журавля длинные
ноги, но попробуйте укоротить их -- и вы причините ему страдания.
Поэтому то, что длинно от природы, нельзя укорачивать, а то,
что от природы коротко, нельзя удлинять. В природе не от чего
избавляться, в природе ничто не может доставить нам неудовольствие.
Но ведь человечность и долг тоже не составляют существа человека.
Отчего же наши высоко-нравные мужи так пекутся о них?
А притом попробуйте срезать кому-нибудь перепонки на пальцах
-- и он будет плакать от боли. Попробуйте кому-нибудь отрубить
шестой палец -- и он закричит от боли. Среди этих двух у одного
конечностей больше, чем положено, но больно им будет одинаково.
Благочестивые люди нашего времени в своей слепоте сокрушаются
о несчастьях света. Негодяи попирают свою природу и свой удел,
чтобы добиться почестей и богатства. А посему не следует ли
заключить, что человечность и долг не составляют сущности
человека? Отчего же со времен Трех Династий [45]
в мире было так много шума вокруг них?
Полагаться на циркуль, отвес и угольник, для того чтобы выправлять
вещи, -- значит насиловать их природу. Полагаться на веревку,
клей и лак, для того чтобы скреплять вещи, -- значит покушаться
на их жизненные свойства. А кланяться и сгибаться согласно
этикету, восхвалять человечность и долг, желая успокоить сердца
людей, -- значит отказываться от постоянства в себе. В Поднебесной,
несомненно, существует постоянство. Но кривизна как постоянное
свойство вещей происходит не от циркуля плотника, а прямота
как постоянное свойство вещей происходит не от его угольника,
сращивание вещей достигается не клеем и лаком, связанность
вещей достигается не веревками и узлами. Так все существа
в Поднебесном мире живут и не знают, чему обязаны своей жизнью.
Все они в равной мере обладают полнотой жизненных свойств,
а почему так происходит -- не ведают. Посему прошлое ничем
не отличается от настоящего, и ничто в мире не сойдет со своего
места. Отчего же глашатаи человечности и долга нескончаемой
вереницей, словно склеенные или связанные веревками, приходят
в этот мир и проповедуют нравственность, внося смуту в умы?
Люди, слегка заблудившиеся, сбиваются с пути. Люди, заблудившиеся
всерьез, отворачиваются от своей природы. Откуда нам известно
это? С тех пор как род Юй привлек благонравных мужей к управлению
Поднебесной, все люди в мире устремились наперегонки за человечностью
и долгом. Разве это не означает променять свою природу на
человечность и долг? Попробуем разобраться в этом. Со времен
Трех Династий каждый человек в мире променял свою природу
на что-то иное. Низкий человек жертвует собой ради выгоды,
служилый человек жертвует собой ради славы, сановный муж не
щадит себя ради семьи, а мудрец приносит себя в жертву всему
миру. И как бы ни были различны занятия этих людей, какую
бы память они ни оставили о себе, все они были одинаковы в
том, что наносили ущерб своей природе и губили себя.
Два пастушка, Цзан и Гу, вместе пасли стадо, и оба потеряли
своих овец. Когда их спросили, чем они занимались на пастбище,
то выяснилось, что Цзан читал книги, а Гу играл в кости. Занятия
пастушков были неодинаковы, но в том, что они потеряли овец,
они были совершенно одинаковы. Бои умер ради славы на горе
Шоуян. Разбойник Чжи погиб из-за своей алчности у Восточного
холма. Оба они погибли по разным причинам, но в том, что они
лишились жизни, они были совершенно равны. Должны ли мы полагать,
что Бои был прав, а разбойник Чжи нет? В мире никто не в силах
избежать смерти. Того, кто гибнет из-за человечности и долга,
простаки зовут благородным мужем. А того, кто гибнет из-за
сокровищ, простаки зовут низким человеком. Хотя и тот и другой
погибают, один слывет благородным мужем, а другой -- низким
человеком. Но ведь разбойник Чжи, погубивший себя, ничем не
отличается от Бои. Какое же имеет значение, кто из них благородный
муж, а кто низкий человек?
Того, кто подчиняет свою природу человечности и долгу, будь
он даже умен, как ученые Цзэн и Ши, я не назову великим. И
того, кто насилует свою природу в угоду пяти вкусовым ощущениям,
даже если он умен, как Юй Эр, я тоже не назову великим. Того,
кто насилует свою природу из любви к сладкозвучию, будь он
даже искусен в музыке, как учитель Куан, я не назову человеком
с хорошим слухом. И того, кто терзает свою природу из любви
к цветам, даже если он разбирается в них, как Ли Чжу, я не
назову человеком, обладающим острым зрением. Когда я называю
кого-нибудь великим, я говорю не о человечности и долге, а
о полноте жизненных свойств. Опять-таки, называя кого-нибудь
великим, я говорю не об умении различать пять вкусовых ощущений,
а о доверии к своей природе и своей судьбе. Когда я называю
кого-нибудь человеком с хорошим слухом, я говорю не о том,
что он хорошо слышит других, а о том, что он умеет вслушиваться
в себя. Когда же я называю кого-нибудь человеком с острым
зрением, я говорю не о том, что он хорошо видит других, а
о том, что он умеет всматриваться в себя. Смотреть на других
и не всматриваться в себя, не постигать себя, а постигать
других -- значит приобретать то, что принадлежит другим, и
не приобретать того, что принадлежит себе. Это значит подлаживаться
к тому, что угодно другим, и ее подлаживаться к тому, что
угодно себе [46].
Если же жить лишь ради того, что угодно другим, и не жить
ради того, что угодно себе, тогда и Бои, и разбойник Чжи,
можно сказать, "впали в излишества". Я склоняюсь перед праведной
силой жизни, а потому не желаю ни упражняться в осуществлении
человечности и долга, ни жить таким образом, чтобы "впасть
в излишества".
|
