 |
Есть ли в Поднебесном мире высшее счастье? Можно ли сполна
прожить свою жизнь? Что нужно делать, на что уповать? Чего
избегать, чем заниматься? К чему стремиться, от чего отказываться?
Что любить и что ненавидеть?
В Поднебесной ценят богатство, знатность, долголетие и добрую
славу, любят покой, изысканные яства, роскошные одежды, красивые
цветы и ласкающие слух звуки. Ненавидят же бедность и унижение,
преждевременную смерть и дурную славу и страдают, когда нет
ни покоя, ни изысканных яств, ни роскошных одежд, ни красивых
цветов, ни ласкающих слух звуков. Если люди лишены всего этого,
они впадают в уныние и печаль. Но нет ничего глупее, чем угождать
лишь прихотям плоти!
Богачи, изнуряя себя тяжкими трудами, накапливают столько
сокровищ, что не успевают воспользоваться ими, да и к радостям
плоти эти богатства ничего не прибавляют. Знатные мужи днями
и ночами пекутся о своей добродетели, но их добродетель и
подавно ничего не прибавляет к радостям тела. Человек печалится
с самого своего рождения, а прожив долгую жизнь, впадает в
помрачение. Как горько столь долго страдать, не умирая! И
все, что делает человек в жизни, так чуждо ему!
В Поднебесной высоко ставят доблесть героев, однако их доблесть
не помогла им себя уберечь. И я не знаю, воистину ли это доблесть,
или она на самом деле неистинна? Если счесть это доблестью,
то ее недостаточно, чтобы сохранить жизнь себе. А если не
счесть ее доблестью, то ее достаточно, чтобы сохранить жизнь
другим. Поэтому говорят: "Когда искренним наставлениям не
внемлют, сиди спокойно и не спорь". Вот и У Цзысюй стал спорить
и погубил себя. Но если бы он не соперничал, то и славы бы
не заслужил. Так существует ли в действительности доблесть?
Не знаю, является ли на самом деле счастьем то, что люди нынче
почитают за счастье. Вижу я, что счастье в мире -- это то,
о чем все мечтают, чего все добиваются и без чего жить не
могут. А я и не знаю, счастье ли это, но также не знаю, есть
ли это несчастье. Так существует ли на свете счастье? Для
меня настоящее счастье -- недеяние, а толпа считает это мучением.
Поэтому сказано: "Высшее счастье -- отсутствие счастья. Высшая
слава -- отсутствие славы".
Хотя в мире в конце концов нельзя установить, где истина,
а где ложь, в недеянии можно определить истинное и ложное.
Высшее счастье -- это сама жизнь, и только Недеяние позволяет
достичь его. Попробую сказать об этом. Небо благодаря Недеянию
становится чистым; Земля благодаря Недеянию становится покойной
[102]. Когда Недеяние
Неба пребывает в согласии с Недеянием Земли, свершаются превращения
всех вещей. Неразличимое, смутное -- неведомо откуда исходит!
Смутное, необозримое -- лишенное образа! Все сущее в своем
великом изобилии произрастает из Недеяния. Поэтому сказано:
"Небо и Земля ничего не делают, но не остается ничего несделанного".
Кто же среди людей способен претворить Недеяние?
У Чжуан-цзы умерла жена, и Хуэй-цзы пришел ее оплакивать.
Чжуан-цзы сидел на корточках и распевал песню, ударяя в таз.
Хуэй-цзы сказал: "Не оплакивать покойную, которая прожила
с тобой до старости и вырастила твоих детей, -- это чересчур.
Но распевать песни, ударяя в таз, -- просто никуда не годится!"
-- Ты не прав, -- ответил Чжуан-цзы. -- Когда она умерла,
мог ли я поначалу не опечалиться? Скорбя, я стал думать о
том, чем она была вначале, когда еще не родилась. И не только
не родилась, но еще не была телом. И не только не была телом,
но не была даже дыханием. Я понял, что она была рассеяна в
пустоте безбрежного Хаоса. Хаос превратился -- и она стала
Дыханием. Дыхание превратилось -- и стало Телом. Тело превратилось
-- и она родилась. Теперь настало новое превращение -- и она
умерла. Все это сменяло друг друга, как чередуются четыре
времени года. Человек же схоронен в бездне превращений, словно
в покоях огромного дома. Плакать и причитать над ним -- значит
не понимать судьбы. Вот почему я перестал плакать.
Когда Чжуан-цзы пришел в земли Чу, он наткнулся на голый череп,
уже побелевший от времени, но еще крепкий.
Хлестнув череп плеткой, Чжуан-цзы стал расспрашивать его:
"Довела ли вас, учитель, до этого безрассудная привязанность
к жизни? Или вы служили побежденному царству и сложили голову
на плахе? Довели ли вас до этого беспутная жизнь и поступки,
опозорившие ваших родителей, жену и детей? Довел ли вас до
этого голод и холод? Или, может быть, вас довела до этого
тихая смерть, пришедшая после долгих лет жизни?"
Так Чжуан-цзы
поговорил с черепом, а потом положил его себе под голову и
лег спать. В полночь череп явился ему во сне и сказал: "Ты
говорил, как любитель попусту рассуждать. В речах твоих отобразились
заботы живых людей. Умершим они неведомы. Желаешь ли ты выслушать
глас мертвого?"
-- Да, -- сказал Чжуан-цзы.
-- Ну так слушай. Для мертвого нет ни государя наверху, ни
подданных внизу, ни времен года. Безмятежно следует он круговороту
Неба и Земли, и даже утехи державного владыки не сравнятся
с его счастьем.
Чжуан-цзы не поверил этим словам и спросил: "А хочешь, я велю
Владыке судеб [103]
вернуть тебя к жизни, снова дать тебе тело, воскресить твоих
родителей, жену и детей, друзей и соседей?"
Череп словно бы нахмурился грозно и сказал: "Да разве сменю
я свое царственное счастье на человеческие тяготы!"
Когда Янь Хой уехал в восточное царство Ци, Конфуций выглядел
опечаленным. Цзы-Гун поднялся со своего сиденья и спросил:
"Ваш ученик осмелится спросить, почему вы, учитель, так печалитесь
с тех пор, как Хой уехал в Ци?"
-- Ты задал хороший вопрос! -- ответил Конфуций. -- Когда-то
Гуань-цзы произнес слова, которые мне очень нравятся: "В маленький
мешочек не вложишь большую вещь. Короткой веревкой ничего
не достанешь с глубины". Это значит, что каждому из нас уготовано
свершить в мире столько, сколько мы можем, -- и не более того.
Боюсь, что Хой станет беседовать с правителем Ци о пути Яо,
Шуня и Желтого Владыки и ссылаться на слова царей Суйжэня
и Шэньнуна. Государь начнет искать в себе то, чего в нем нет.
Не найдя того, что он ищет, он впадет в растерянность. А если
человек, у которого вы служите советником, пребывает в растерянности,
вам грозит неминуемая смерть.
Не приходилось ли тебе слышать историю о том, как в окрестности
столичного города Лу залетела морская птица? Правитель Лу
по этому случаю устроил пир у алтарей предков, исполнил мелодии
Девять шао, преподнес птице лучшее мясо от жертвоприношения
нюйлао. А птица сидела, вытаращив глаза, и не съела ни куска
мяса, не выпила ни глотка воды. Через три дня она околела.
Так получилось оттого, что правитель Лу на самом деле заботился
о себе, а не о птице. Тот, кто действительно хотел сделать
птице добро, пустил бы ее на волю в густые леса, позволил
бы ей плавать на озерах и реках, кормил бы ее водяной живностью,
дал бы ей жить так, как ей хочется. Для той птицы не было
ничего ненавистнее, чем слышать человеческие голоса -- ведь
они кажутся ей бессмысленным гомоном! Попробуй сыграть мелодии
Сяньчи на просторах озера Дунтин, и птицы, заслышав эту музыку,
взметнутся в небеса, звери убегут в лес, рыбы уйдут в глубину.
Люди же, наоборот, соберутся послушать. Рыба, находясь в воде,
живет в свое удовольствие, а человек, попав под воду, погибает.
Они так отличаются друг от друга потому, что у них совсем
разные потребности. Вот почему древние мудрецы не думали,
что у людей одинаковые способности, и не давали людям одинаковых
заданий. В те времена имена зависели от обстоятельств, должное
определялось возможным. Вот что означает поговорка: "Как ветви
расходятся во все стороны, как спицы сходятся в ступице колеса".
Отрешенный и Забывчивый осматривали Курган Сокровенной Мудрости,
где покоится прах Желтого Владыки. Вдруг на левом локте у
Забывчивого вскочила опухоль, и Забывчивый изумленно уставился
на нее.
-- Страшно тебе? -- спросил Отрешенный.
-- Нет, чего мне страшиться? -- ответил Забывчивый. -- Ведь
наша жизнь дана нам взаймы. Взяли ее в долг -- и живем, а
живущие -- прах. Жизнь и смерть -- как день и ночь. Мы с тобой
посетили того, кто уже прошел превращение, а теперь превращение
коснулось меня. Чего же мне страшиться?
Путешествуя, Ле-цзы заметил у дороги череп вековой давности.
Раздвинув бурьян, он указал на него пальцем и сказал: "Только
ты и я понимаем, что нет ни жизни, ни смерти. Нужно ли печалиться
о тебе? Нужно ли радоваться обо мне?"
В семенах есть зародыши. Попадая в воду, они становятся ряской,
на границе воды и суши они превращаются в "лягушачью кожу",
в полях же они становятся подорожником. Когда подорожник попадает
на плодородную почву, он превращается в "воронью лапку". Корни
вороньей лапки превращаются в земляных червей, а ее листья
-- в бабочек. Бабочки тоже претерпевают превращения и становятся
насекомыми, которые плодятся у очага и выглядят так, словно
они сбросили свою кожу. Зовут их цюйдао. Через тысячу дней
цюйдао превращается в птицу ганьюйгу. Слюна птицы ганьюйгу
становится (насекомым) сыми, а сыми превращается в существо
илу, живущее в винном уксусе.
Насекомое илу рождается от насекомого хуанхуан, а хуанхуан
рождается из насекомых цзюю. Насекомые фу-цюань рождаются
из насекомых маожуй. Растение янси, соединяясь со старым бамбуком,
уже не дающим побегов, рождает насекомое циннии. Циннин порождает
леопарда, леопард порождает коня, конь порождает человека,
а человек снова возвращается в зародыши. "Вся тьма вещей происходит
из мельчайших зародышей и в них возвращается".
|
