 |
Постигший сущность жизни не утруждает себя никчемными делами.
Постигший сущность судьбы не утруждает себя делами, не ниспосланными
судьбой. Чтобы поддерживать в теле жизнь, нужно опираться
на разные вещи, но бывает так, что вещи имеются в избытке,
а жизнь в теле поддержать невозможно. Чтобы сохранить себе
жизнь, нужно прежде не лишаться своего тела, но бывает так,
что тела не лишаются, а жизнь оказывается загубленной. Приход
жизни нельзя отвергнуть, ее уход нельзя остановить. Как это
прискорбно! Люди в свете полагают, что пропитания тела достаточно
для поддержания жизни, а ведь, сколько ни питайся, жизнь свою
в конце концов не сбережешь. Однако же в свете считают, что
этого достаточно, и даже не знают, как жить по-другому.
Тому, кто хочет избавиться от забот о своем теле, лучше всего
покинуть свет. Кто уйдет от света, тот избавится от тягот.
А кто избавлен от тягот, тот душой прям и ровен. Кто душой
прям и ровен, умеет жить каждодневным обновлением. А кто живет
каждодневным обновлением, тот уже близок к правде. Заслуживают
ли земные дела того, чтобы их отбросить, а жизнь -- того,
чтобы ее оставить? Отбросивший дела не утруждает себя. Оставивший
жизнь неувядаем духом. Кто телом целостен и вернулся к полноте
духа, тот станет единым с Небом. Небо и Земля -- отец-мать
всех вещей. Соединяясь, они создают тело. Разъединяясь, они
кладут начало новой жизни. Когда и тело, и дух вечно живут,
это называется "способностью перенести себя" [105].
В духовном стяжай еще более духовное -- и тогда станешь опорой
Небес.
Учитель Ле-цзы спросил у Гуань-иня: "Высший человек идет под
водой -- и не захлебывается, ступает по огню -- и не обжигается,
воспаряет над всем миром -- и не пугается. Позвольте спросить,
как этого добиться?"
-- Этого добиваются не знаниями и ловкостью, а сохраняя чистоту
жизненной силы, -- ответил Гуань-инь. -- Присядь, я расскажу
тебе. Все, что обладает формой и образом, звучанием и цветом,
-- это вещи. Чем же отличаются друг от друга вещи и чем превосходят
они друг друга? Формой и цветом -- только и всего! Ведь вещи
рождаются в Бесформенном и возвращаются в Неизменное. Какие
могут быть преграды тому, кто это постиг? Такой человек пребывает
в Неисчерпаемом и хоронит себя в Беспредельном, странствует
у конца и. начала всех вещей. Он бережет цельность своей природы,
пестует свой дух и приводит к согласию свои жизненные силы,
дабы быть заодно с творением всего сущего. Небесное в нем
сберегается в целости, духовное в нем не терпит ущерба. Как
же могут задеть его внешние вещи?
Вот и пьяный, упавший с повозки, может удариться сильно, а
до смерти не убьется. Тело у него такое же, как у других,
а ушибется он по-особому -- ведь дух его целостен. Он не знал,
что едет в повозке, и не знал, что свалился с нее, мечты о
жизни и страх смерти не гнездились в его груди, и вот он,
столкнувшись с каким-либо предметом, не ведает страха. Если
человек может стать таким целостным от вина, то насколько
же целостнее может он стать благодаря Небу? Мудрый хоронит
себя в небесном, и потому ничто не может ему повредить.
По дороге в царство Чу Конфуций вышел из леса и увидел Горбуна,
который ловил цикад так ловко, будто подбирал их с земли.
-- Неужто ты так искусен? Или у тебя есть Путь? [106]
-- спросил Конфуций.
-- У меня есть Путь, -- ответил Горбун. -- В пятую-шестую
луну, когда наступает время охоты на цикад, я кладу на кончик
своей палки шарики. Если я смогу положить друг на друга два
шарика, я не упущу много цикад. Если мне удастся положить
три шарика, я упущу одну из десяти, а если я смогу удержать
пять шариков, то поймаю всех без труда. Я стою, словно старый
пень, руки держу, словно сухие ветки. И в целом огромном мире,
среди всей тьмы вещей, меня занимают только крылатые цикады.
Я не смотрю по сторонам и не променяю крылышки цикады на все
богатства мира. Могу ли я не добиться желаемого?
Конфуций
повернулся к ученикам и сказал: "Помыслы собраны воедино,
дух безмятежно-покоен..." Не об этом ли Горбуне сказано такое?
Янь Хой сказал Конфуцию: "Однажды я переправлялся через глубокий
поток Шаншэнь, и перевозчик управлял лодкой, словно всемогущий
Бог. Я спросил его: "Можно ли научиться управлять лодкой?"
"Можно, -- ответил он. -- Это легко может сделать хороший
пловец, а если он к тому же и ныряльщик, то научится управлять
лодкой, даже не видя ее в глаза". Я спросил его еще, но он
не захотел говорить со мной. Позвольте спросить, что это значит?"
-- Когда перевозчик сказал, что его искусству легко может
научиться хороший пловец, он имел в виду, что такой пловец
забывает про воду, -- ответил Конфуций. -- А когда он сказал,
что ныряльщик может научиться его искусству, даже не видя
лодку в глаза, он говорил о том, что для такого человека водная
пучина -- все равно что суша и перевернуться в лодке -- все
равно что упасть с повозки. Пусть перед ним опрокидывается
и перевертывается все, что угодно, -- это не поколеблет его
спокойствия. Что бы с ним ни случилось, он будет безмятежен!
В игре, где ставят на черепицу, ты будешь ловок. В игре, где
ставят на поясную пряжку, ты будешь взволнован. А в игре,
где ставят на золото, ты потеряешь голову. Искусство во всех
случаях будет одно и то же, а вот внимание твое перейдет на
внешние вещи. Тот, кто внимателен ко внешнему, неискусен во
внутреннем.
Конфуций сказал: "Не уходить, а быть неприметным, не выступать
вперед, а быть на виду, неколебимо стоять в середине -- кто
усвоит эти три доблести, стяжает высшую славу. Но перед опасной
дорогой, на которой из десяти убивают одного, отцы и сыновья,
старшие и младшие братья друг друга предостерегают и осмеливаются
выступать лишь в сопровождении воинов и слуг. Не есть ли это
знание об опасностях, подстерегающих человека? А не знать,
что в предостережениях нуждаются и те, кто возлежат на циновках
и предаются чревоугодию, -- это тоже большое заблуждение!"
Цзи Син-цзы растил бойцовского петуха для государя. Прошло
десять дней, и государь спросил: "Готов ли петух к поединку?"
-- Еще нет. Ходит заносчиво, то и дело впадает в ярость, --
ответил Цзи Син-цзы.
Прошло еще десять дней, и государь снова задал тот же вопрос.
-- Пока
нет, -- ответил Цзи Син-цзы. -- Он все еще бросается на каждую
тень и на каждый звук.
Минуло еще десять дней, и царь вновь спросил о том же.
-- Пока нет. Смотрит гневно и силу норовит показать.
Спустя десять дней государь опять спросил о том же.
-- Почти готов, -- ответил на этот раз Цзи Син-цзы. -- Даже
если рядом закричит другой петух, он не беспокоится. Посмотришь
издали -- словно из дерева вырезан. Жизненная сила в нем достигла
завершенности. Другие петухи не посмеют принять его вызов:
едва завидят его, как тут же повернутся и убегут прочь.
Краснодеревщик Цин вырезал из дерева раму для колоколов. Когда
рама была закончена, все изумились: рама была так прекрасна,
словно ее сработали сами боги. Увидел раму правитель Лу и
спросил: "Каков секрет твоего искусства?"
-- Какой секрет может быть у вашего слуги -- мастерового человека?
-- отвечал краснодеревщик Цин. -- А впрочем, кое-какой все
же есть. Когда ваш слуга задумывает вырезать раму для колоколов,
он не смеет попусту тратить свои духовные силы и непременно
постится, дабы упокоить сердце. После трех дней поста я избавляюсь
от мыслей о почестях и наградах, чинах и жалованье. После
пяти дней поста я избавляюсь от мыслей о хвале и хуле, мастерстве
и неумении. А после семи дней поста я достигаю такой сосредоточенности
духа, что забываю о самом себе. Тогда для меня перестает существовать
царский двор. Мое искусство захватывает меня всего, а все,
что отвлекает меня, перестает существовать для меня. Только
тогда я отправляюсь в лес и вглядываюсь в небесную природу
деревьев, стараясь отыскать совершенный материал. Вот тут
я вижу воочию в дереве готовую раму и берусь за работу. А
если работа не получается, я откладываю ее. Когда же я тружусь,
небесное соединяется с небесным -- не оттого ли работа моя
кажется как бы божественной?
Плотник Чуй чертил от руки точнее, чем с помощью циркуля и
угольника, его пальцы следовали превращениям вещей и не зависели
от его мыслей и желаний. Поэтому его сознание всегда было
целым и не знало никаких преград. Мы забываем о ноге, когда
сандалии нам впору. Мы забываем о пояснице, когда пояс халата
не жмет. Мы забываем о "правильном" и "неправильном", когда
наш ум нам не мешает. И мы не меняемся внутри и не влечемся
за внешними вещами, когда нам не мешают наши дела. Не иметь
дел с самого начала и никогда не иметь их потом -- значит
не создавать себе помех даже забвением помех.
Конфуций любовался водопадом в Люйляне. Вода в нем низвергалась
с высоты тридцати саженей, река вокруг пенилась на расстоянии
сорока ли. В те места не осмеливались заплывать ни рыбы, ни
черепахи. Вдруг Конфуций увидел в бурных волнах плывущего
человека. Решив, что кто-то задумал таким образом покончить
с жизнью, он послал учеников спасти несчастного. Но в ста
шагах вниз по течению незнакомец сам вышел на берег и пошел
вдоль реки, распустив волосы и весело напевая. Конфуций догнал
его и спросил:
-- Я думал поначалу, что передо мной дух, а теперь вижу, что
вы -- живой человек. Позвольте спросить, есть ли у вас, великого
пловца, свой Путь?
-- О нет, у меня нет Пути. Я начал с того, что было мне дано
от рождения, вырос в том, что угодно моей природе, и достиг
зрелости в том, что является моей судьбой. Я вхожу в воду
с течением, увлекающим на середину реки, и выхожу с течением,
несущим к берегу. Я следую движению вод и не навязываю волнам
свою волю. Вот как я удерживаюсь на плаву.
-- Что значит "начать с того, что дано от рождения, вырасти
в том, что угодно природе, и достичь зрелости в том, что является
судьбой"?
-- Я родился на суше и чувствую себя покойно на суше -- вот
что значит "данное от рождения". Я вырос в воде и чувствую
себя покойно в воде -- вот что значит "вырасти в том, что
угодно природе". И я живу так, не ведая, почему я таков, --
вот что значит "достичь зрелости в том, что является судьбой".
Тянь Кайчжи встретился с чжоуским царем Вэй-гуном, и царь
спросил его:
-- Я слышал, вы учились у Чжу Шэня. Что узнали вы от него?
-- Что я мог узнать от учителя? Я просто стоял с метлой у
его ворот!
-- Не отпирайтесь, почтенный Тянь. Я, единственный, хочу знать
об этом.
-- Я слышал
от учителя, -- сказал Тянь Кайчжи, -- что умеющий взращивать
жизнь подобен пастуху: присматривает за отстающими овцами
и подгоняет их.
-- Что это значит? -- спросил Вэй-гун.
-- В царстве Лу жил некий Дань Бао. Он обитал в глухом лесу,
пил ключевую воду и ни с кем не делился своей добычей. Прожил
он на свете семь десятков лет, а обликом был как младенец.
На его беду ему однажды повстречался голодный тигр, который
убил его и сожрал. Жил там и Чжан И, который обитал в доме
с высокими воротами и тонкими занавесями и принимал у себя
всякого. Прожил он на свете сорок лет, напала на него лихорадка
-- и он умер. Дань Бао пестовал в себе внутреннее, а тигр
сожрал его внешнее. Чжан И заботился о внешнем, а болезнь
сгубила его внутреннее. Они оба не восполняли то, что у них
отставало.
Некий жрец, облаченный в церемониальные одежды, вошел в хлев
и спросил жертвенную свинью:
-- Отчего ты боишься смерти? Я буду откармливать тебя три
месяца, семь дней блюсти ритуальные запреты, три дня поститься,
а уж потом, подстелив белый тростник, положу тебя на резную
скамью.
Некто, заботившийся о свинье, сказал:
-- Уж лучше кормиться отрубями и мякиной, да оставаться в
хлеву!
Некто, заботившийся о самом себе, сказал:
-- Хорошо быть вельможей, который ездит на колеснице с высоким
передком и носит большую шапку, а умрет -- так его похоронят
в толстом гробу, водруженном на погребальную колесницу.
Заботившийся о себе предпочел то, от чего отказался заботившийся
о свинье. Чем же он отличается от свиньи?
Цзи из Восточных степей показывал свое искусство езды на колеснице
царю Чжуан-гуну. Он ездил вперед и назад, словно по отвесу,
поворачивал вправо и влево, точно по циркулю. Чжуан-гун счел,
что искусство Цзи не имеет изъяна, и велел ему сделать сотню
поворотов, а потом возвратиться.
Янь Тай повстречался с Цзи на дороге и сказал Чжуан-гуну:
-- Цзи загонит коней.
Царь ничего не ответил. В скором времени Цзи вернулся и в
самом деле загнав коней.
-- Как
ты узнал про это? -- спросил царь Янь Тая.
-- Кони уже выбились из сил, а он их все понукал, -- ответил
Янь Тай, -- вот я и сказал, что они скоро падут.
Некто по имени Сунь Сю пришел к дому учителя Бянь Цин-цзы
и, сетуя на свою судьбу, сказал:
-- Меня, Сю, в своей деревне никогда не звали ленивым и никогда
не звали трусливым. Но на полях моих не родилось зерно, а
служба царю не принесла мне славы. И вот меня изгнали из моих
родных мест. В чем же я провинился перед Небом? За что мне
такая участь!
-- Разве не слыхал ты, как ведет себя совершенный человек?
-- ответил Бянь Цин-цзы. -- Он забывает о своей храбрости,
о зрении и слухе, странствует привольно за пределами мирской
пыли и грязи, скитается беспечно, не обременяя себя делами.
Это называется "действовать, не упорствуя, быть старшим, не
повелевая". Ты же выставляешь напоказ свои знания, желая поразить
невежд, стремишься к чистоте, чтобы сделать явной грязь других.
Ты блистаешь повсюду, словно желая затмить блеск солнца и
луны. Между тем тело твое в целости и сохранности и участь
твоя несравненно счастливее тех, кто погиб безвременно, кто
глух, слеп или хром. Чего же ты ропщешь на Небо? Уходи прочь!
Сунь Сю ушел, а Бянь Цин-цзы вошел в дом, сел на свое место,
поднял лицо к небесам и сказал ученикам:
-- Только что ко мне приходил Сунь Сю, и я поведал ему о свойствах
совершенного человека. Боюсь, он очень испугался, а потому
может впасть в сомнения.
-- О нет! -- отвечали ученики. -- Если то, что сказал почтенный
Сунь, истинно, а то, что сказали вы, ложно, то ложь, конечно,
не сможет опровергнуть истину. А если то, что сказал Сунь,
ложно, а сказанное вами, учитель, истинно, то Сунь, конечно,
усомнится и придет вновь.
-- Нет,
-- ответил Бянь Цин-цзы. -- В старину в окрестностях столицы
Лу опустилась птица. Луский царь очень обрадовался, велел
принести в ее честь обильные жертвы и исполнить песнь "Великое
процветание", дабы усладить ее слух музыкой. А птица загрустила
и не могла ни есть, ни пить. Вот что значит кормить другого
тем, чем питаешься сам. Ведь чтобы кормить птицу так, как
кормится она сама, нужно позволить ей жить в глухом лесу,
скитаться по рекам и озерам, искать пропитание на воле, отдыхать
на отмелях -- только и всего. Как же мог не испугаться Сунь
Сю -- человек, мало что видевший в жизни? Рассказывать ему
про свойства совершенного человека -- все равно что катать
мышь в повозке или веселить перепелку барабанным боем: и та
и другая, того и гляди, умрут со страху.
|
